(с) х/ф Час волка, 1968 г.
(с) х/ф Час волка, 1968 г.
Кто-то ночью не спал, кто-то утром не встал, кто-то целовался в лифте тайком
Кто-то думал я, как Гребенщиков, я даже круче умею петь
А кто-то встал у края крыши и захотел лететь...
...И кто-то снова будет грустить на кухне, а кто-то не сможет заснуть
Кто-то скажет:"Да я же люблю тебя, глупая", чей-то автобус захочет свернуть
Кто-то поставит все наудачу, а кто-то бросит семью
Но только один хоть чего-то изменит, тот, кто встанет на крыше на самом краю
Тот, кто встанет на крыше на самом краю...
Послушать несуществующий голос,
Он тихо споет тебе о хорошем,
Красивом, которым полон твой дом.
А где он, ты это силишься вспомнить
И ночью, рождая странные мысли,
Приходишь к уже потрепанной фразе,
Что лучше оставить все на потом.
И встретив свое имя на одной из могил,
Ты с ужасом почувствуешь, что ты уже был,
И что тебе останется вместо мечты,
Ухаживать за нею, поливая цветы.
и пофигу что никто не читает

Словно семечки серым пернатым,
И теперь бессловесной гортанью
Мы можем легко надышаться друг другом.
И на птичьих правах
Мы, конечно же, были бы рады
Увидаться еще, но для этого нам
Нужно выйти из времени круга.
Тепловозным гудком
Ночь наполнится и перельется,
Лишь две рельсы стальным кипятильником
Будут стараться согреть эту стужу.
Это будет потом,
А пока нам с тобой остается
Бессловесной гортанью вдыхать расстоянье
Пытаясь его сделать уже.
В ожиданьи встречи замерзают фразы,
Звуки в горле превращаются в комочки.
Мы еще увидимся, но, чтоб не сглазить,
Вместо даты ставим просто многоточья.
Вместо фото лучше обменяться взглядом,
Как ни странно, взгляд сближает расстоянья,
Несколько часов дороги – это рядом…
До свиданья!
Я проснулся и без особой надежды набрал ее номер. Она ответила. Ответила... и говорила, будто той встречи накануне в универмаге... просто не было. Я тут же обрадовался и ожил.
Самое невыносимое в таком состоянии - это переходы от надежды к отчаянью, от уверенности к сомнениям и обратно. Эти скачки - самая кровавая синусоида, какую только можно себе представить."
(с) Е.Гришковец, Рубашка.
Раньше костер горел, а теперь свеча
И снова луна спешит с неба кивнуть отбой
Мне все равно где жить, только бы жить с тобой
И город залит тишиной, и нас теперь не найти
Кто-то ушел в мир иной все остальные в пути
И как по весне тает снег мутной водой да со всех сторон
Кто-то придет, а нас уже нет лапами еловыми следы похорон...
(с) известная попсрок-группа

Улыбки онлайн и улыбки реальные.
Отводишь глаза, и тоскливо становится.
Ведь вроде веселая, вроде нормальная,
Вот только ночами приходит бессонница.
Не спится и слышится, видится, кажется,
Что что-то не так, неспокойно, неправильно.
И сны не приходят, и мысли не вяжутся,
И ночь топкой грустью зачем-то приправлена.
А хочется ласки и хочется нежности,
А хочется снова любить и довериться.
А хочется так избежать неизбежности...
Чтоб не было больно... Но как-то не верится...
Родная моя, всё ещё будет хорошо....
А старые дома так часто скрипят ночами... Вы не замечали этого? Мы, люди, не верим, но на самом деле у них есть и память, и сердца. Они бьются едва заметными толчками ветра в закрытые окна и треском дров в уютном камине. Если бы у них были голоса, язык и губы - они рассказали бы тысячи судеб и жизней, что они видели на своём не коротком веку... Но ни один из них не расскажет ту, что могу рассказать я... Ни один из них не сможет вспомнить ту жизнь и ту судьбу, которой нет и никогда небыло... А я помню всё. Всё до последней черты лица и до последнего изгиба мизинчика на руке... Вам интересно? Тогда слушайте забытый в веках и хриплый от пыли, ссыпавшейся с тяжёлых гардин, девичий голос... Я поведаю вам историю своей жизни.
Когда я появилась в стенах моего старого скрипуна, я была ещё совсем молоденькой. Кажется, это было лето и за пришторенными окнами так заманчиво пели птицы... Но я не могла выйти за тяжёлую дубовую дверь - слишком слабыми и хрупкими были мои белые пальцы. Я сидела в плетёном кресле у дальней стены и всё ждала, ждала, ждала.....
Я только тебя ждала. Только тебя, слышишь?... Это для тебя меня привезли в этот удушливый темный дом с вечно закрытыми окнами и расползающейся темнотой коридоров.
Я - для тебя одного.
Он - для тебя одного.
И ты пришел! Устало застонала дверь, взметнулись в своём золотистом танце искорки крошечных лёгких ангелов, бывших некогда просто пылинками, твои тёплые неосторожные руки коснулись атласа моего платья...
Тебе тогда было семь лет. А я и вовсе была ребёнком. Но я была! Я жила тобой и в тебе. Проведёнными вместе с тобой днями и редкими минутами солнечного света, играющего в черноте моих волос, когда ты брал меня с собой в неухоженное, одичавшее поле. Ты вплетал мне цветы в волосы, гладил мои ладони и я чувствовала, как бьётся твоё детское сердечко так близко от моих холодных губ... С тех пор прошло много лет и небесные васильки уже увяли в моих спутанных косах,
но я по прежнему жду и зову тебя из покосившегося дома-скрипуна, из старого плетёного кресла возле дальней стены... Приди! Я ещё помню огненный жар твоих таких жестоко-нежных рук... Я всё ещё помню тёплый летний ветер и яркое солнце, которое сожгло синеву моих глаз, обратив их в отчаянно-серые отблески грозовых туч. То самое солнце, что выжгло неуёмную ночь моих волос, вкрапив в них прожилки зимнего инея. Если бы я могла кричать... Если бы только я могла кричать... Но бледные губы скалятся в привычной улыбке и поседевшие пряди нелепо спадают на бледный высокий лоб... Почему? Разве я стара? О, нет... Я еще только появилась на свет! Но седина слишком заметна... Может, ты это потому, что увидел её?... Прости! Прости меня, если можешь! Я просто не знала, что мне нужно прятать от тебя белёсую мишуру, так незаметно запутавшуюся в моих волосах!... Прости....
А ты ушел. Ушел, навеки оставив меня одну в тёмной душной комнате с дубовой дверью, слишком тяжелой для моих болезненно-тоненьких рук. И день ото дня я не могла отвести остекленелого взгляда тускнеющих глаз от давно немытого окна, за которым хрустальным колокольчиком переливался твой почти совсем мужской смех. Сколько же лет прошло? Я не знаю... Меня нет, когда тебя нет рядом. А если нет меня, мои часы тоже замирают и время останавливается, запутавшись в складках моего старого изорванного платья. Но до сих пор из всех однообразно-парализованных дней я помню вспышку.... Яркий золотистый блик в вырезанном узоре вечно закрытых ставень... Ты знаешь - а это забавно... Сперва я решила, что это беспощадное солнце пришло наконец завершить начатое и стереть с моего болезненно-пыльного лица последние краски жизни. О, если бы это было так! Но нет... Нет, нет!... Даже если бы я не умела слушать и слышать - я узнала бы этот нежный шерох полевых цветов, вплетаемых в волосы цвета верескового меда... И изысканный, еле уловимый аромат алеющих от смущения нежных щек, усиливающийся с каждой новой весной. Ты улыбался ей, как когда-то мне. И твое так рано повзрослевшее сердце билось в её сильных и смуглых ладонях.
Она играла с ним, не боясь уронить. А я кривила губы в привычной усмешке отчаянно-побледневших губ, с которых не срывались крики: - Предатель! Он играет с другой девочкой! Он играет с другой девочкой...
Вы не спросите меня, что было дальше. Но мне и не нужны ваши вопросы.... Вы все равно не услышите моего голоса. И мне, как ни странно, легче рассказывать вам всё это, зная, что вы никогда не узнаете даже, что я стояла прямо за вашими спинами и шептала вам на ушко слова своей срывающейся на хрип немотой.
А дальше, а дальше... Для меня небыло никакого дальше. Для меня вообще больше небыло ничего. Совсем ничего... Разве что всё та же запертая тяжелая дверь и редкие проблески шелковистых волос цвета поспевающей ржи за закрытым покосившимся от старости окном. Но вдруг резкий порыв свежего воздуха ворвался в мою темницу, взметнул вверх моё лёгкое, свисающее неровными лоскутами платье, обнажая покривившийся кринолин.... И вновь, как в позабытом детском сне, заплясали перед моими полуслепыми глазами силуеты сверкающих крохотных ангелов, и, как когда-то давно, твои руки легко подняли меня в воздух и поднесли к глазам... И пусть эти глаза уже небыли ни ласковыми, ни детскими - но это были твои глаза! Если бы я умела плакать - твои ладони покрылись бы росинками моих счастливых слез.... Это было последнее счастье. Больше я уже никогда не была счастливой. В тот день ты что-то разбил во мне. Что-то очень-очень нужное. Что-то жизненно важное... Ты разбил меня на сотню мелких осколков, тут же затерявшихся в пушистом ворсе многовекового ковра. Ты не знал... Но я всегда любила тебя. А ты играл с совсем другой, не похожй на меня смуглой светловолосой девочкой, так небрежно перебрасывающей твоё всё ещё детское и нежное сердечко из руки в руку, как старый никому не нужный мячик...
Этот старый дом опустел много лет назад. От него не осталось ничего, кроме обломков былой роскоши и моей некогда ненавистной темницы. Не тревожьте его вашим шепотом - мой старый скрипун устал.... Пожалейте его. Не бродите по древним лестницам и не беритесь за руки. Здесь незачем читать заклинания и некого звать в магический круг. Тут только я - но вы не услышите моих лёгких и робких шагов. И никто не расскажет вам, что я была. И ни один из вас не найдёт истёртых в пыль осколков того, что когда-то было моим бледным лицом. Не водите сюда медиумов - даже им ни за что не найти меня в этом большом и некогда очень красивом особняке, проживающем свою последнюю агонию. Меня нет. Я никогда не жила.
Я - кукла.
Всего-лишь разбитая фарфоровая кукла, которую звали Моника.
Ночью сбился с тропы - открывай же ты мне!
Холод. В миле пути тут не сыщешь людей.
Мне лишь пару часов отогреться в тепле...
Знаешь, добрый хозяин? Ведь я заплутал
Не бездумно забывши дорогу в лесах...
Я любимую дочку свою потерял.
Ходит слух, что схватил её монстр впотьмах...
Пусть я стар, пусть я слаб - я вскочил на коня,
Третьи сутки ищу свою девочку тут.
Даже стаи волков не пугают меня -
Я спасу свою Белль из чудовищных рук!
Добрый мой повелитель, не дашь ли испить
Мне хотя бы бокал молодого вина?
Храбрость нужно собрать, чтобы монстра убить.
Вот найду... Он за дочку получит сполна!
Не молчи, благородный хозяин ты мой.
Выйди к свету, свои дай увидеть глаза.
Я безумно устал, я растерянный, злой...
Без поддержки и дружбы сейчас мне нельзя.
Я ищу третьи сутки, но сердце болит...
Может нет моей маленькой Беллы в живых?
Нету прав у отца свою дочь хоронить!
Лучше сразу вонзить себе вилы поддых!
Я по дочери милой проплакал глаза,
Хоть не должно мужчине, как девке, реветь...
Кто же будет с рассветом смотреть в небеса
И истертые руки в ладошках мне греть?
Белль красавицей в нашей деревне слыла,
За улыбку её все готовы убить!
Ну да что там убить - умереть, прострадать
Эту жизнь, чтоб обьятья её заслужить...
Повелитель мой добрый, пусть прячешь своё
Ты лицо - я же чувствую ласковый взгляд...
Обещаю, клянусь привести к вам её!
Только б, только б нашел я дорогу назад...
Что ты скажешь на это, таинственный друг?
Будешь нежен с лесной незабудкой моей?
Дай взглянуть на тебя, на лицо твое - вдруг
Ты случайно - не злись! - не понравишься ей...
- Я бы вышел к огню, гость измотанный мой,
Но боюсь, ты не рад будешь видеть меня.
Отдохни, а потом собирайся домой.
А пока что, почтенный, послушай меня...
Как-то я по своим проходился лесам
И услышал звенящий девический крик.
Незабудка твоя угодила к волкам...
Я прорвал их кольцо, я издал дикий рык...
Я не знаю, зачем её жизнь защищал,
Но тогда за неё я бы отдал свою...
Я всю гордость свою в этот день потерял...
Я забрал, приютил незабудку твою.
В дальней комнате замка девчёнка живёт.
Хороша - я не спорю. Да только вот нрав....
Её сердце казалось холодым, как лёд...
В голове куча лишних поправок и прав!
Не хватай ты ружьё - у меня твоя Белль.
Я тот монстр, что похитил её средь ночи.
Слушай же! Я прошу тебя, верь же мне, верь...
Я люблю её! Нет, погоди, помолчи!
Я держал её здесь - но не делал ей зла...
Никогда! Я бы это себе не простил!
А она.. Она тоже любила меня....
Пусть по-своему... В мере своих детских сил...
Удивлён ты, старик? Меня можно любить...
Я не верил и сам, да она поклялась...
А тебе, вероятно, пора уходить...
Дверь открыта. Уже и заря занялась...
Обещаю твою незабудку беречь
И дарить день за днём исполненье мечты..
К слову! Вам не мешало придумать бы речь -
Наша свадьба в последней декаде зимы.
Меня там нет.
Нет и её...
Мы обе пропали без вести тысячи тысяч тактов назад.
Я и она. Тени. Всё, что осталось от нашего старого сада.
Тени заботливых рук. Некогда тёплых. Некогда живых.
И призрачное эхо моих истёртых каблучков на заросшей тропинке.
Я уходила по ней, не оборачиваясь, неумело скривив губы в усмешке.
А ты даже не повернулась мне в след.
Какая бездарная прелюдия!
Только теперь я понимаю - тебе было слишком больно.
Но я не могла простить.
День. Неделя. Месяц. Год. Целая вечность.
Я всё помнила.
Я помнила твои ясные глаза.
Твои густые русые волосы.
Тонкий изгиб твоих бровей.
Твой мелодичный голос.
Только...
Забыла...
Забыла.
Забыла!
Самое важное. Самое родное и нужное. Тепло и серцебиение.
Я мыла свои жиденькие косы самыми дорогими шампунями, моя болезненно бледная кожа пахла фирменными духами, и старая леди, на которую я работала, дарила мне самые изысканные украшения. У меня было всё! Но небыло совсем ничего.
Но однажды старая леди сказала:
- Возьми этот хлеб и снеси матери. Она же скучает по тебе! Эх ты! Ты нти разу о ней не вспомнила! Вот, одень это красивое платье и ступай к ней. Да хлеб не забудь.
Вот так! Forte! Музыкальное предложение достигло своей кульминации!
Хорошо, что растрёпанные волосы так хорошо скрывают мою кривую улыбку.
Шаг за шагом. Ровно, в линию! Не забудь про акценты! Иди, девочка, иди... Как и тогда. Не оборачиваясь.
Вот уже и знакомые дома. Реприза и возврат к предыдуще тональности.
Скрипучая калитка. Злые деревенские языки...
И ты. Как всегда - в своём саду. Возишься в этом грязевом месиве...
- Фи! Какая она грязная. Как стыдно...
Я специально сказала это так, чтобы ты слышала... Я не смогла простить. Не смогла.
А потом... Я не хотела. Я не хотела, мама! Моё тело сделало всё за меня.
Ароматный и дорогой хлеб упал в жидкую грязь возле калитки, а мои блестящие новые туфельки оказались на нём...
Щеки вспыхнули - я чувствовала твой непонимающий, изумлённый взгляд. Но ещё выше вздёрнула свой некрасивый курносый нос.
И вдруг ты упала. Не проронив ни звука. А з-под моих острых каблуков из тонущего в грязи хлеба вырывался не ароматный дымок, а текла густая бардовая жидкость.
Я не хотела.
Прости меня, мама!
Я не хотела наступать на твоё сердце...
Вы уходите всё дальше, а я провожаю взглядом ваши удаляющиеся по детски хрупкие спинки.
Вы ещё не знаете этого, но... конец нашей истории уже известен. И в моей слабеющей руке кроваво-бархатное алое яблоко. Я сама знала, на что шла. Я не хочу больше ваших войн, мои милые наивные дети... Потому я взяла это яблоко из её рук. Из рук самой старухи смерти. Она была очень любезна со мной - ведь отравленные яблоки давно стали огромной редкостью. Но она - добрая душа - ничего не может пожалеть для своей падчерицы. Когда-нибудь я отплачу ей... Я буду мыть полы в её бескрайнем замке, готовить еду, вытирать вековую пыль с древних гобеленов... Чего бы мне это ни стоило - я верну ей долг! Только бы не появился этот самоуверенный наглец... Принц Бесконечность. Только бы он не вернул мне моё дыхание... Да и какое он имеет право? Никакого! Я сделала свой выбор. И никто не сможет мне помешать. Даже он. Даже он... Моё царство так же величественно, как и его и моя воля так же сильна. У него нет власти надо мной!
Я - падчерица Смерти. Мои губы цвета крови, бешенно несущейся в артериях всего живого. Моя кожа белее снега, из которого когда-то слепили крылья всем ангелам. Мои волосы чернее ночи, которая вот-вот утопит меня в своих бездонных глазах.
Я - падчерица Cмерти. Я - сама Судьба.
Танец нимф продолжался всю ночь напролёт каждое новолуние. Но с восходом солнца музыка неизменно смолкала и нимфы лёгкой крадущейся походкой возвращались в чащу леса, чтобы выйти снова на волшебные звуки флейты, приветствующей рождение новой луны. Они уходили всё дальше в лес, а Пан печально смотрел им в след, теребя в нежных руках свою драгоценную флейту. Но вот он заметил, что проказник-ветер сорвал с волос одной из нимф невесомый веночек из полевых васильков и незабудок. Пан окликнул девушек, и та из них, которая потеряла веночек, обернулась, но солнце уже запустило свои жадные лучи на поляну возле пруда, а кожа девушки была такой нежной, что они тотчас же сожгли бы её... И вот она растворилась в лесной чаще вместе со своими сёстрами. Тогда одинокий Пан подобрал веночек и печально направился к своему маленькому холодному домику.
А в чаще, сидя меж своих спящих сестёр, тихо плакала хрупкая нимфа, лишившаяся своего венка и благословения, данного ей лесом. Нимфа, потерявшая венок, не имеет больше права танцевать под звуки волшебной флейты и жить вечно, как деревья. Нимфа без своего веночка обязана состариться и умереть, как простая смертная...
Одна из её сестёр пошевелилась, разбуженная тихими всхлипами.
- Что ты плачешь, сестра?
- Взгляни на меня! На моих волосах больше нет короны из полевых цветов. Я обронила её на поляне у озера...
- Верно, это Пан украл её! А мы так ему верили! Теперь мы должны восстановить равновесие. Сиди здесь, сестра, этой ночью я украду для тебя его флейту.
Ровно в полночь обе сетры-нимфы отправились к одинокому домику Пана. Пан безмятежно спал в своей постели из сухого камыша, и во сне его музыкальные руки прижимали к груди потускневший и увядший веночек из полевых цветов. Преданная и забытая до следующего новолуния флейта лежала подле него на полу.
С восходом нимфы возвратились.
- Не плачь же, сестра! Мы принесли тебе самое дорогое, что было у этого вора - его флейту! Теперь она по праву равновесия принадлнежит тебе!
- Но может...
- Не стоит благодарности, сестра! Скоро новолуние и теперь твои мягкие пальчики будут играть нам эту божественную музыку! Это будет лучше любой твоей благодарности!
Но в новолуние флейта отказалась повиноваться бывшей нимфе. А Пан так и не вышел из своего дома.
Когда же нимфы спустились к нему - он всё так же лежал на своей постели из сухого камыша и неестественно бледные руки его прижимали к груди засохший и потрепавшийся маленький веночек.
Он умер от горя, даже не проснувшись, ведь его флейта была его душой. А душа и тело не должны разлучаться так надолго.
Но нимфы не знали, что такое смерть. Они жили вечно, как и деревья, подарившие им жизнь.
Они вышли на поляну возле пруда, и начали свой весёлый танец. Но в это новолуние флейта не пела для них, замолк и шелест деревьев, и даже вода в пруду подёрнулась мутной тиной.
Нимфы исступлённо танцевали. И лишь одна хрупкая девушка печально роняла в померкший пруд серебристые капельки и потирала бледной ладонью тонкие ниточки морщинок, пробежавших по её лицу, как рябь по воде от её солёных слёз.
С тех времён пролетели мириады падших звёзд, и ни разу с тех пор не распускались белоснежные цветы папоротника. А у хрупких диких роз с тех пор появились острые, как пики, шипы.
Миллиарды различных ниточек. Некоторые из них грубые и толстые, как канатные верёвки, а некоторые толщиной едва ли превышают самый тоненький волосок. Они могут быть монотонными, а могут невообразимым образом переплетать в себе тысячу бурных красок и оттенков.
По ним в спешке снуют люди, гневно размахивая своими чемоданчиками и не отрывая настороженных взглядов от своих наручных часов. иногда они кричат друг другу что-то, каждый - со своей ниточки, но они слишком торопятся, и, зачастую, не озадачивают себя даже попытками услышать то, что будут кричать им в ответ.
От такого ритма и трения о жесткие подошвы ботинок, от тяжести чемоданчиков и позолоченных наручных часов, некоторые тонкие ниточки обрываются. В пустоту. И люди, слишком сильно набившие свои чемоданы или одевшие на руку слишком тяжелые золотые часы, падают в паутину чужих ниточек, но не могут схатиться рукой ни за одну, чтобы остановить падение. Чужие ниточки всегда отторгаю тех, кто потерял свою.
Не все нити куда-то ведут, многие просто огибают круг, доводя своих хозяев до головокружения, а многие - обрываются всё в ту же пустоту. На концах самых коротких ниточек сидят маленькие дети, свесив ножки в блестящих туфельках в пугающее Ничего, и плачут, прижимая к себе бесчисленные игрушки, которые больше некуда нести. Быть может, порой кто-то из взрослых и сжаливается над ними, пытается перетащить их на свою ниточку, уверенно продолжающую путь к горизонту, но дети слишком любят свои игрушки, а пытающиеся им помочь взрослые - свои чемоданчики, и под весом всего этого они срываются вниз. И их навеки опустевшие ниточки замирают и не сливают свой тихий голос с гудением остальных. Но люди слишком торопятся, чтобы это услышать.
Но есть ещё кое-что. Не все нити тянутся горизонтально - некоторый из них взвиваются вверх за пределы зрения. И те, кому досталичсь эти ниточки, не думают ни о часах, ни о своих чемоданчиках - они просто взбираются вверх, покрываясь каплями пота и стирая в кровь уставшие руки. Эти нити - для сирот, бедняков, сумасшедших и гениев. Мало, кто добирается до конца своей ниточки. Но те, кто всётаки сможет одолеть свою - никогда уже не станут прежними...
Долгую и счастливую.
Я уже почти совсем наверное кажется перенедоверила в тебя. Ещё немного - и я буду готова уйти, оставив свой веночек из незабудок возле входа в твою норку. А ты прибежишь, усталый и измученый, неосознанно в который раз посмотришь на свои отстающие на целую жизнь карманные часики, потом вдруг заметишь увядший венок из незабудок, в котором ещё не до конца выветрился запах моих лёгких мыслей, поднимешь его, и уронишь на шелковистую водную гладь. Вода покроется морщинами, как и твоя милая мордочка. А следом в воду соскользнут и твои вмиг заржавевшие ходики, оставив на воде крохотное масляное пятнышко. А ещё через пару лет я вернусь к заросшему тиной и кувшинками пруду, и подберу, скользкий от болотной воды, свой веночек, но незабудки на нём обернутся шипами терновника